Беленок музейного формата (под полтора метра!) по году создания четко попадает в бесспорный исторически-формальный период «другого искусства», который продлился с 1956 по 1988 год. Но главное другое. Перед нами безусловная творческая удача — его любимая тема с белой избой в белом тумане. Сюжет по меркам Беленка — мягкий. Дух тревожного ожидания и опасения перед неизвестностью, конечно, присутствует. Но это не привычный миг перед трагедией, а скорее романтический саспенс.
С Юрия Злотникова начинается хронология «другого искусства», разобранная в одноименном справочнике. Собственно, история начинается с того, как в 1956 году молодой художник Юрий Злотников разрабатывает «сигнальные системы» — новаторский вид психофизиологической абстракции, графически фиксирующей биоимпульсы и эмоциональные реакции человека. Злотников внимательно слушал своих друзей-ученых, занимающихся кибернетикой, чтобы изобрести художественный язык для описания человеческой психосоматики.
Перед нами самый большой холст Рухина из всех, что мы когда-либо выставляли на торги. Метровый музейный размер. Особо ценный период — 1969 год. Некогда фигуративный художник, Рухин с головой и навсегда ушел в абстракцию.
«Целков — это гремучая смесь из светотени Рембрандта, пышной плоти Рубенса, помноженная на русское безумие и мощь варварского духа!» Так о творческом методе шестидесятника Олега Целкова отозвался однажды его друг Михаил Шемякин.
Рабин имел обыкновение по несколько раз возвращаться к своим важным сюжетам. У него есть несколько вариаций «Визы на кладбище», несколько «Паспортов», несколько авторских повторов программного полотна «Чертово колесо». Поэтому вторая картина «Три лампы» не стала большой неожиданностью. Сюжет концептуальный, и не грех его дораскрыть.
«Кресло-качалка» — масло Ситникова периода эмиграции. Сюжет необычный, редкий, не «типовой» для Ситникова. На аукционном рынке чаще всего можно встретить его «уроки» — дописанные и переписанные работы учеников, своего рода результаты мастер-классов. Женские фигуры, реже храмы. Все это вещи узнаваемые, выполненные сапожной щеткой. А здесь не так. Эксперт Валерий Силаев отмечает сложную постановку света, насыщенную цветовую гамму, точный ситниковский мазок и спецэффект «дымки».
Начало 1960‑х — переломный период в творчестве Соостера. К этому времени он собрал свой алфавит из собственных первосимволов — яйцо, можжевельники, рыбы, метафизические элементы. «Ландшафт с красным яйцом» сочетает фантастические конструкции с фигуративом. Первосимволы Соостера расположены на фоне вполне себе земного пейзажа с его любимым книжным облаком.
Одна из лучших версий опорного немухинского сюжета, написанная на рубеже 1988–1989 годов. Кругом еще Советский Союз, но уже эпоха перемен, закон о кооперации и первые спокойные поездки за рубеж. Восьмидесятые годы ряд знатоков недаром считает вершиной в творчестве Немухина. К этому времени лидер Лианозовской группы подошел с большим багажом художественных открытий, которые он воплотил в живописи и скульптуре со свойственным ему перфекционизмом.
Загадка — это неотрывная часть художественного амплуа Михаила Шемякина. Просто у него не бывает. Идеолог метафизического синтетизма рождает образы, вдохновленные эстетикой африканской маски, костюмов русских скоморохов и персонажей итальянской комедии дель арте. В результате зрителя встречает сплав культур, пластическое переплетение форм, гротескные и мистические персонажи.
Один из самых известных сюжетов Леонида Пурыгина, доступных в разных вариациях. Философско-пасторальная композиция с элементами босховского абсурда. В этот раз основное действующее лицо — мечтательная жрица любви, в памяти которой возникают образы прошлого. В них есть всякое. И хасид с инициалами О. О., и усатый истукан С., и огурец, и даже причесанный Л. П. в галстуке — уж не Лёня ли Пурыгин собственной персоной?