Олег Целков — художник жизненных метафор. Его фирменные маски-рожи и биоморфная пластика — это его инструментарий для визуального выражения идей. Этот язык он изобрел в конце 1950‑х и пользовался им до конца жизни.

Фарфоровые черные скульптуры и их белые аналоги — первый и единственный опыт Олега Целкова по переносу его персонажей в малую скульптурную пластику. Другими словами: у него были тарелки, ваза, блюда и даже фарфоровое яйцо, но там использовался прием переноса плоских изображений. А вот объемная пластика у Целкова была только в фарфоре и бронзе.

1971 год — московско-тарусский период Штейнберга. Легкая, воздушная, светлая вещь. В этой работе доминирует фигуративная основа. Хотя если присмотреться, то фон, на котором летит птица, рассечен геометрическим элементом, свойственным супрематической линии художника.

В 1977 году Олег Целков уезжал в эмиграцию в статусе если не живой легенды, то уж точно знаменитости андеграунда. Этот «анфан террибль» был выгнан из Союза художников, работал для справки над декорациями провинциальных театров, был лишен выставочных возможностей. При этом он не был политическим диссидентом. Целков не участвовал в Бульдозерной выставке, сторонился громких заявлений, не примыкал ни к одному влиятельному «кружку» или «группе». Но при этом пил с Евтушенко и Сикейросом, дружил с Ахмадулиной, чокался портвейном с Ахматовой, продавал картины дипломатам круга Костаки. Жил так, словно сам черт ему не брат.

Одного из самых известных новаторов послевоенного поколения несколько раз выгоняли из разных художественных институтов. Живя в СССР, Олегу Целкову регулярно приходилось идти на ухищрения, чтобы иметь право считаться художником, а не тунеядцем. Но почему-то к этому неблагонадежному субъекту в комнатку на Соколе приезжали смотреть картины Евтушенко, Ахматова, Сикейрос с Гуттузо. За что потом его отца, работавшего на секретном заводе, таскали в КГБ отдуваться за сомнительные знакомства сына.

Одна из самых красивых работ цикла «Дон Кихот» от Анатолия Зверева. И конечно, один из самых многозначных и выстраданных сюжетов «русского Пикассо». Коллекционеры не раз слышали, что «рыцарь печального образа» — альтер-эго самого Зверева. Художник глубоко чувствовал и переживал описанную Сервантесом неприкаянность, насмешки и враждебность со стороны прагматичного социума, на которую обречены искренние мечтатели.

«Додичка», как звал своего друга Владимир Маяковский, Давид Бурлюк вошел в историю как отец русского футуризма. В молодости он был бунтарем, организатором акций футуристов. Бурлюк щедро раздавал пощечины общественному вкусу. Это он придумал раскрашивать лица, вставлять ложки в петлицы пиджаков и всячески шокировать обывателей внешним видом и экстравагантными выходками. Но не все пошло так, как он задумал.

Один из главных и самых дорогих русских нонконформистов. Его фамилию слышали даже те, кто мало интересуется изобразительным искусством. Ведь истории про Целкова несколько раз встречаются в прозе Сергея Довлатова. Одна из самых известных — в «Соло на ундервуде» — про то, как художник назначал цены на свои картины. Делал он это очень своеобразно. А все оттого, что однажды художник крепко продешевил.